(no subject)

Чтоб не подумали граждане, что я против правил, скажу: нет, не так, я – за правила. Но только чтоб правила не имели на себе знака богоустановления. Два предпринимателя Киса и Ося договорились делить бабло 60 на 40. Это правило, возникшее в результате преступного сговора выколачивать деньги из дворцовой мебели. Если два кита и патриарха преступного мира договорились промеж себя делить 60 на 40, то это договор между ними и только между ними. Ничего воздушного в этом договоре нету. Древние люди писали для себя правила, озаглавливали мотивацию «изволитися Духу Святому и нам», вписывали свои измышления в свои книги, которые после назвали священными только за то, что в них присутствовали элементы грамотности, вот, в общем-то и все богоустановление. И это не отменяет богодухновенности старинных книг, потому что Бог, безусловно, заинтересован в том, чтобы люди помнили какими они всегда были идиотами, и даже в те времена, когда не было еще всепобеждающей науки ботаники.
Кстати, в этом смысле у меня имеется аргумент Кугридеру, который требует, чтобы всякое вмешательство в святоотеческое предание сопровождалась исцелениями, воскресениями мертвецов, и прочими науке неизвестными знаками с небес. Святые отцы ставили штемпель присутствия Св. Духа на всякой своей фигне, при том, что Дух к ним, в общем-то видимым образом не прилетал с огнем и шелестением, а как всегда все символически считалось что он просто обязан присутствовать на собрании и молчать. Так что все, что прилетело без огня, без огня и отлетает. Как перхоть. Дух не половая тряпка, и не обязан подтирать все, что люди напачкали от Его Имени. Сами насрали, сами и уберетесь. Так что человеческого усилия потыкать православных в их говно – будем считать – достаточно.
Видя некоторое православное растеряние на лицах, добавлю, что насрали настолько сильно, что я за вами убирать тоже не буду. Лично мне – влом. Зовите иерейса, Смирнова, Михалыча, или кто там у вас сегодня на дежурстве. Михалыч уже, вижу, слизнул одну какашку вигилянского в углу, маладес, Михалыч, так держать! И не останавливаться. До конца свету все должно быть вычищено, иначе прижмут к реке и крышка.
Ну, короче, а дальше сила традиции. Это я снова метнулся мыслию к правилам. Традиция это какая штука? У нее же есть «сила», сейчас приведу пример. Ну вы же знаете москвичей, москвичи же они такие сволочи, что ну просто без слов. Так вот лет еще 8-9 назад, когда москвичи, бесясь с жыру, стали скупать в нашем райцентре квартиры своим мамашам, выселяя их на свежий воздух, и все это переселение народов из города в пригород не имело еще целью «вложение капитала», а только переселение мамаш с глаз долой подальше, и вот мамаши эти, едва только глотнули нашего пригородного озону, едва нюхнули нашего тополиного пуху, одним словом, как только они адаптировались к местной фауне, стали они, как все москвичи обычно это делают, расползаться по аптекам и магазинам и сеять там среди коренных старушек смуту. В частности в этой смуте говорилось, что московские сантехники, когда приходят к ним в квартиры, приносят с собою тапочки, и на пороге прямо и переобуваются, и не несут в дом микробов. Вот такой бред, представьте себе, они понесли в магазинах и аптеках, и возле пруда на инженерке, где бабки кружком вместе с алкоголиками рассаживаются на скамейках, обсуждая яхты Березовского, вводя своими московскими байками местных старух в непростительный соблазн. Начался какой-то психоз. Звонишь в дверь, образуется щелка с испуганными глазами в ней под 45 градусов к горизонту, нажимаешь на дверь продавливая бабку в глубь прихожей, где она обычно падает, спотыкаясь о велосипед внучика, заходишь в квартиру, залихватски жонглируя Ленинградским Третьим Номером, традиционно сплёвываешь бабке под ноги, и вежливо задаешь вопрос: «сантехника вызывали?», а она вместо нормального ответа прямо с порога: «а тапки у вас есть?» Эта была эпидемия, которую все мы очень болезненно переживали, и многие не выдерживали и уходили на больничный. «А вот в Москве, говорят, сантехники приходят со своими тапками, мне соседка рассказывала». Вы представляете? Тапочная ересь бушевала в головах примерно год- полтора, и еще локально вспыхивала года два после подавления. Ересь пришлось подавлять тоже самыми стандартными методами. Не вступая в споры с еретиками, мы, слыша намек на тапки, просто разворачивались со словами: «ушел за тапками», и сваливали в свой уютный подвальчик кто поспать, кто попить, а в конторе кротко объясняли, что клиент без тапок не пускает в дом. Контора тапки выписать нам тоже не могла, так как это противоречило ее принципам вообще нам что-то давать, так что начались телефонные битвы. Жильцы, которых сантехник бросил продолжать зажимать пальцем фонтанирующий водопровод, свободной дрожащей рукой набирали контору и кричали в нее ругательства что безобразие и будут жаловаться Путину, а контора невозмутимо орала в ответ, делая голосом вид, что тоже багровеет от негодования, что вы сантехника в дом не пустили и будете отвечать за утопление этажей четвертого, третьего второго и первого перед судом, а тапок у нее нет, не было, и не будет, а есть только болотные резинки сорок четвертого одни на всех.
И что вы думаете – победило тут московское тапочное богоустановление? Нет, победила наша пригородная традиция топать по коврам в чем мать родила, то есть – в сапогах. И не важно успела ли бабка изловчившись бросить под ноги газетку, или опоздала. Так что правило есть правило, а правило гласит: закапал краник – зови сантехника, позвал сантехника – готовься к гигиенической катастрофе. Наши бабки, наконец поняли что от московских расфуфыренных понаехали им выходит одно зло, и взялись за ум, начав третировать московских, что сантехник человеку друг, а не враг, а в ихней Москве вся экология загублена на корню, на что возразить было совершенно нечем, так и по квартирам московских я тоже начал, спустя время, ходить в чем пришел, и без всяких глупых претензий.
Итак, мы видим, что правила держатся за традиции, они и есть, собственно, традиция, и обладают чрезвычайной устойчивостью. Традиция же не просто составлена из большого комплекса очень неповоротливых каждого по отдельности факторов. Суть в том, что каждый из этих факторов не может обходиться без правил. Будь то экономика или военное дело. Так что подвижки даже одного из них позволяют традиции цепляться как репейник за десятки и сотни других, и, таким образом, традиция может, и умеет сдерживать даже полезные социальные подвижки. Правила оказываются устойчивее причин, их породивших. Поэтому же средневековые, и даже правила из античных времен, дожили до новейшего времени почти без изменений, и еще имеют дерзость тут заявлять о своем божественном происхождении или врожденном характере, не встречая сопротивления.
Сила же традиции объясняется тем же, чем и любовь к Родине. Это как говорят, Родину люблю, а страну ненавижу. Родина, это без всяких лишних объяснений, детство. Время, когда человеку было хорошо вне зависимости от страны, в которой была Родина. Это именно больше время, чем место. Это – пора. Но и место, естественно, имеет значение, так как времени без места негде приткнуться. Понятно, значит, что Родина это время и место, из которого уходить не хочется. Но время уходит, а место остается. И приходит другое время и изменяет место и остается – страна..
Традиции сильны тем, что человек цепляется за свое прошлое как за Родину. Родина – в прошлом. И все что ее составляло, человек хочет бессознательно почти удержать. И правила, которые – ничто, удерживаются тем, что по определению – всё.
Традиция живет тем, что все человечество удерживает свое общее детство. Но детство стариков, и детство их внуков не соприкасаемы ничем, кроме страны. Которая каждому выветривает все доброе из детства, и оставляет одни голые правила, обманывая, что они и есть его Родина. Поэтому мораль – стариковская вещь. И старики любят мораль, а дети – нет. Но пройдет время, и они полюбят мораль и перестанут быть детьми. И станут старыми и умирающими, оставляющими после себя сбереженные для старения других детей правила. Мораль. Которая в конце времен сгорит вместе со всем старым и умершим, не оставив после себя никаких воспоминаний.